Ольга Полевина "Знакомство по брачному объявлению"

Представляем вашему вниманию историю необычайного знакомства, о котором пишет Ольга  Полевина.

Сегодня публикуем первую часть.

Часть 1

ЗНАКОМСТВО ПО БРАЧНОМУ ОБЪЯВЛЕНИЮ

Мне двадцать четыре года, я небольшого роста и, как все, живущие в этой местности, склонна к полноте, поэтому прилагаю огромные усилия, чтобы не превратиться в эдакую лапочку «полтора на полтора» метра. Пока это мне удается, хотя хрупкостью телосложения похвастать не могу. Волосы у меня светлые, но не настолько, чтобы всесильный бог блондинок помогал мне, и к тому же тонкие и непослушные. Поэтому каждый божий вечер мне приходится их накручивать на ночь. Я давно уже привыкла спать на прокрустовом ложе, и бигуди не причиняют мне беспокойства. Глаза у меня большие, рыже–зеленого цвета, и один чуть–чуть меньше, на что моя подруга восклицает: зато другой значительно больше! Если их не красить — это незаметно, следовательно, косметика мне противопоказана. Лицо у меня нормальное, зубы пока все на месте. Словом, если нет особой красоты — то и уродства тоже нет. Я интроверт, шумные компании с бестолковыми разговорами отталкивают меня. Мне лучше провести день с близким человеком, чем толкаться по тусовкам. Поэтому я до сих пор не замужем и пока не собираюсь. Идея написать в службу знакомств принадлежала моей подруге. Я долго от этого отбивалась, но кто может устоять перед Наташкиным напором?!

— Смотри на это как на игру, — сказала она мне. — В этом нет ничего ни обидного, ни унизительного. Может, где–то далеко такой же мальчик страдает от одиночества и не находит в себе силы переступить барьер застенчивости.

Я согласилась, что такое возможно.

— Мы напишем несколько писем, — сказала Наташка.

— Зачем несколько, если мне нужен только один? — удивилась я.

— Знаешь, скольких надо перебрать, пока он найдется! — возразила она, по опыту зная, как ей достался ее Дима.

Наташка — моя полная противоположность. Она высока, стройна, несмотря на волчий аппетит, черноволоса до синевы и может позволить себе любую стрижку. Она не только никогда не накручивается на ночь, но  может вообще не причесываться: густые волосы сами ложатся, как надо. Черты у нее чеканные, и она каждый день рисует себе новое лицо, смело  экспериментируя с оттенками. Она открыта всем ветрам, непринужденна, слегка нахальна, чувствует себя как дома в любой обстановке.

— Сначала нужно выйти замуж, и желательно сделать это до 25 лет, — безапелляционно заявила она мне.

— А учиться?

— Одновременно с этими поисками. Потом родить ребенка, и тогда уже можно заняться карьерой.

— С ребенком — и карьерой? — усомнилась я.

— Именно. Карьера — в смысле работы — займет всю оставшуюся жизнь. Она подождет, а ребенок — нет.

— Сколько блестящих умов похоронили бы себя на кухне, если бы последовали твоим советам!

— Дурочка! Для женщины главное — семья. В хорошей семье она может прожить и без образования, а престижная работа без семьи — тоска. Хорошая семья — не помеха работе. Конечно, лучше иметь и то, и другое… Словом, за дело! Найдем тебе мужа.

— Ну и как я должна описать себя? Хороша — нескромно, плоха — нера–зумно.

— А мы не будем описывать тебя, — усмехнулась Наташка. — Мы будем отвечать на объявления.

— Ты же знаешь, как тяжело дается мне письменность!

— За тебя я напишу. Ты со своей гипертрофированной честностью только дело испортишь.

— Что же, мне врать? — попыталась отбиться я.

— Просто не давать полную информацию.

— Но потом придется же признаться!

— Потом — другое дело. Все неприятные открытия придержи. Когда ты станешь уже не чужой и враждебной незнакомкой, все воспримется куда благоприятнее. Да и что тебе скрывать? Ведь у тебя одни сплошные достоинства!

Наташка — лиса. Ее речь так и льется! И где только слова берет?

И вот мы засели за
газеты.

— Вдовец без детей. Что ты имеешь против вдовцов?

— Он будет сравнивать меня с женой.

— Пусть сравнивает: сравнение будет в твою пользу. И потом, он старше, и это хорошо. Тебе нечего делать с мальчишками: ты их давно переросла… Ладно, вот тебе молодой: «Мне 22, а я уже одинок…». Хочешь такого утешить?

Мы хохотали и вырезали подходящие объявления. Рядом с ней все было просто. Но когда я оставалась одна — не переставала удивляться, как ей удалось втравить меня в такую авантюру.

Прочитав мои косно–язычные ответы, она разорвала их.

— Я сама напишу за тебя, а ты перепишешь.

И я переписала. Мы выбрали нескольких кандидатов, и к каждому вырезанному объявлению подклеили копию моего письма, чтобы не перепутать.

«Здравствуйте, Вадим. Прочитав ваше объявление, мне захотелось ответить вам. Кажется, я понимаю вас. Мир так жесток, ни на кого нельзя положиться… Я также пережила то, о чем вы упоминаете…»

— Ты уверена, что я должна это переписать? — изумилась я.

— Нет. Но попробовать надо, — непреклонно заявила Наташка. — Пусть только ответит, пусть втравится в диалог, и тогда мы поймем, какую тактику избрать.

«Уважаемый Сергей! Ваше объявление потрясло меня. Смерть близкого человека — это страшно. Хотя я намного младше вас, нечто подобное случилось и со мной. Я потеряла друга, с которым только–только начали завязываться отношения. Конечно, все это не идет ни в какое сравнение с вашей утратой, но мне хорошо понятно это ощущение пустыни… Ваше письмо отозвалось во мне знакомой болью. Вы знаете, как это пережить?»

— Натка, это нечестно! Нельзя так писать! Тон опытной куртизанки! Да я со стыда сгорю, если он ответит! У человека горе, а ты лезешь со своими штучками! И потом, ему же 35,что я с таким старцем буду делать!?

— Какой старец?! Это же самый лучший возраст! Ведь ты умна не по годам, возможно, это и есть твой вариант?

«Антон, это удивительно, но я полностью подхожу к тем требованиям, которые вы предъявили: я невысока, блондинка, замужем не была, и мне далеко до тридцати. В смысле верности — можете не сомневаться во мне, если, конечно, вы мне понравитесь. Хозяйка я хорошая, вредных привычек не имею. Остановка за обоюдной симпатией — так давайте попробуем!»

— Какая развязная особа! — рассмеялась я. — Я же не смогу потом продолжать в таком тоне!

— Ничего, сможешь! — отозвалась Наташка, строча следующее письмо. — Надо показать, что ты знаешь себе цену.

«Андрей, ваше письмо тронуло меня. Мне тоже тяжело дается общение с незнакомыми людьми. Но, согласитесь, девушке сложнее познакомиться. Мужчина может подойти первым, а женщина, делающая первый шаг, словно предлагает себя…»

— Это по крайней мере честно!

— Пошли ему фото с улыбкой. Пусть убедится, что с зубами у тебя все в порядке.

Наташка сама вложила листки в конверты, заклеила и забрала с собой:

— Сама отправлю. Тебе веры нет — еще бросишь в мусорный ящик вместо почтового…

Потянулись дни ожидания.

Первым ответил Андрей. Не скрою, у меня тряслись руки, когда я распечатывала конверт.

«Дорогая Тоня! Очень рад вашему письму. Мне ответили многие, но именно ваше фото мне понравилось больше всех. Я поставил его на письменном столе и всем знакомым говорю, что это моя девушка».

Наташка выхватила письмо у меня из рук.

— Вот болван! Но я была права — твоя улыбка неотразима. Пусть теперь он пришлет нам свою фотографию!

— Мне уже хочется, чтобы он вернул мою…

— Не так сразу! Напишем ему ответ!

И я переписала второе Наташкино послание незнакомому Андрею.

На него ответ пришел почти сразу. Тон письма стал развязным. «Андрей» беззастенчиво хвалил себя, расписывая, какой он умелец, как ценят его на работе, какая у него шикарная квартира. Свою фотографию он почему–то не выслал. В ответ мы с Наташкой прозрачно намекнули и на мои скрытые достоинства.

Следующее письмо было таким же самодовольным. В нем не было ни слова в ответ на мое послание, только продолжался поток самовосхваления. В конце было предложение провести с ним отпуск у моря и… фото.

Я взглянула на оттопыренные уши, нос пуговкой и глупую улыбку и, не показав Наташке, написала ответ:

«Боюсь, я ошиблась. Возвращаю вашу фотографию и прошу вернуть мою».

Я поспешно заклеила конверт и выбежала к почтовому ящику.

Наташка потом долго ругала меня:

— Не могла мне показать! Поспешила отослать! Ну, не понравилась рожа, ведь это ничего не значит! И то, что он пишет о себе, — тоже!

— «Застенчивый»! Такого беззастенчивого воспевания себя я еще не встречала! — возмутилась я.

— Вот глупая! Человек не уверен в себе, он боится показаться хуже, чем есть, и начинает играть в героя — ведь ты–то понравилась ему! А когда человек начинает притворяться — получается еще хуже, чем на самом деле. Тут важно не спешить с выводами. Дать ему возможность показать себя без фальши. А для этого нужно только время. Не надо спешить гнать его и делать скоропалительные выводы!

— Нет, Наташа, нет! Он будет сниться  мне в кошмарных снах!

Обиженный Андрей фото не вернул, зато прислал еще несколько оправдательных писем. Я не ответила. За ними пришли «обвинительные». Меня подозревали в охоте за богатым женихом. А  он живет своим трудом и поэтому не подходит.

Эти письма выводили меня из себя, а Наташка хохотала. Не получая ответа, он в конце концов исчез.

С Вадимом все кончилось куда быстрее! Опасаясь теперь рассылать фотографии, я мотивировала тем, что человека лучше видеть живьем. Мы созвонились и договорились о встрече. Я описала, во что буду одета.

Я подошла к киоску, возле которого было назначено свидание, в точно указанное время. Поблизости никого не было. На противоположной стороне прогуливалось несколько человек.

Я стояла, как перед расстрелом. Наташка накрасила меня и перекрестила. Я ожидала, обтекая нравственными помоями. Посмотрев на часы, удивилась, что прошло только семь минут — мне казалось, что семь веков…

 Из скверика вышел молодой человек. У меня замерло сердце.

Он перешел на мою сторону, не торопясь, подошел к киоску, кинув на меня быстрый взгляд. Я не сделала движения навстречу, боясь попасть впросак, и правильно сделала: купив пачку сигарет  и еще раз взглянув на меня, он скрылся за углом.

Наташка ждала меня.

— Не пришел, — устало опустилась я на стул, — а я прождала сорок минут…

Вадим больше не позвонил мне. Из этого я заключила, что он все–таки приходил, посмотрел на меня и не подошел. Недаром он не слишком уточнял, как будет выглядеть. Подозреваю, что это был парень, купивший сигареты.

Наташка самозабвенно старалась меня развеселить.

— Подумаешь, не понравилась с первого взгляда какому–то жлобу! Твоя красота открывается позднее.

— Со второго взгляда? Так он и так два раза оглядел меня.

— Ты себе цены не знаешь! Ведь ты же — сокровище! Умна, тактична, женственна! Хорошенькая! А если оденешь что–то более женственное, чем твои спортивные серые свитера, то на тебя будут оборачиваться!

— Я плохо чувствую себя в роскошных туалетах, — попыталась отмахнуться я.

— Женская одежда — это ловушка. Она должна обещать, манить. У тебя чудная белая кожа, а ты по уши закуталась в толстый свитер. У тебя ножки симпатичные, а ты не вылезаешь из длинных бесформенных юбок.

— С моим ростом мини–юбки только уродуют.

— Зачем мини? Разрез на длинной юбке, открывающий ноги при ходьбе, — и достаточно!

— И декольте? — как можно более саркастично спросила я.

— Можно. — Наташка проигнорировала мой тон. — Одежда должна быть сексуальной. Не застегивай блузку под самое горло! Пусть петли все время расстегиваются.

— Нет, я не смогу. Я буду краснеть, прикрывать разрез на юбке, держать пуговки, чтобы не расстегнулись, и потеряю нить беседы.

— Ах, все дело в том, что ты сама ничего этого не хочешь. Умом понимаешь, что пора замуж, а мужчина тебе безразличен.

— Я ничего не могу поделать, если мне действительно никто не нравится.

— Я поняла. Тебе надо с кем–то переспать, тогда в тебе проснется женщина! — воскликнула Наташка с внезапным озарением.

— Еще лучше! С кем же это сделать?

— Какая разница!

Пока мы с ней спорили о силе инстинктов, пришло письмо от Сергея. Он извещал, что приедет в субботу и будет ждать меня в парке возле памятника. Я не хотела идти, но Наташка снова меня уговорила.

— У тебя должна быть цель, и к ней нужно идти, не сворачивая. А вдруг это он? Никем нельзя пренебрегать. Единственно, прошу, относись ко всему с юмором.

— Не вижу ничего смешного в том, что от меня шарахаются мужчины.

— Не сравнивай! То был мальчишка, а это взрослый человек, разведен. Он не станет обижать беззащитную девочку вроде тебя.

Сергей оказался настоящим сельским жителем. Одежда, явно парадная, стесняла его, была несколько узка и от долгого висения в шкафу пропахла нафталином. Мы прошлись по городу, не зная, о чем говорить, посидели в парке. Торговка цветами окликнула его, предложив купить даме букетик фиалок, но он только ускорил шаги. Через час он мне так надоел, что я сама решила прекратить пытку.

— Сергей, вы меня извините, но, по–моему, у нас с вами ничего не выйдет…

Он совершенно спокойно посмотрел на меня:

— В самом деле? Ну, как хотите. У меня есть еще несколько адресов.

Наташка права: на это надо смотреть с юмором, ибо это смешно…

Дома я самозабвенно разорвала все объявления и копии наших писем. Потом в ванной в железном ведре развела огонь и методично бросала в него каждую бумажку. За этим занятием и застала меня Наташка. Она молча присела рядом на край ванны.

— Очищение огнем, — сказала я.

— Напрасно ты все так драматизируешь! И вообще, что ты делала с шестнадцати лет? Почему ни с кем не встречалась? Разве не было желающих?

— Наверное, были. Только я их не заметила. Я училась. Меня очень строго воспитали. Дома не приняты были разговоры о женихах и прочей чепухе, — вздохнула я.

— Да, твои родители намного старше моих… — задумчиво протянула Наташка.

Мои родители!.. Я поежилась. Если бы мои родители знали, чем мы тут занимаемся! Они считали, что главное — просто жить. Учиться, работать. Судьба сама найдет человека, и спешить ей навстречу неприлично.

— Тебя отпускали гулять по воскресеньям?

— Конечно! С твердым наказом вернуться в восемь…

— Но ведь ты давно уже не живешь с ними! Когда уехала учиться в училище — почему ты не пользовалась свободой? — продолжала допытываться Наташка.

— Я училась. Каждые выходные приезжала домой. Каждый вечер допоздна сидела над книгами. Зарабатывала красный диплом…

— Тут в институте у тебя тоже будет красный. Зачем тебе два красных диплома? — изумилась Наташка, рассматривая себя в зеркало. Ей, конечно, на цвет диплома всегда было наплевать!

— Я, наверное, по–другому учиться не умею….

— Тебя слишком строго воспитали, — вынесла она окончательный приговор.

— Наверное. Зато, снимая мне здесь эту квартиру, они уверены, что их дочь занята только институтом… Они мне доверяют, понимаешь?

— Но ведь ты же восемь лет уже живешь самостоятельно! Почему ты не пыталась? — продолжала настаивать она.

— Никто не был так настойчив, чтобы я попыталась.

— Глупости! Просто ты не создана для сверстников! Твое поле деятельности — мужчины постарше. А ты всегда была в среде юнцов.

— Скоро мы окончим институт, и тогда у меня появится масса возможностей…

— Возможности есть всегда. Просто ты пренебрегаешь ими.

Наташка вытащила из кармана конверт.

— Это я нашла в твоем почтовом ящике, когда поднималась. Сразу не хотела давать, чтобы ты не сожгла, не читая.

— Опять?!

— Ну, давай посмотрим, разве не интересно?

Я выхватила у нее из рук конверт и бросила его в ведро. Он сразу начал тлеть. Но Наташка ловко выхватила его из пламени.

— Надымила тут! Проветри помещение!

Она унесла письмо в комнату. Мне было безразлично. Еще одно разочарование? Нет уж, хватит!

— Ты только почитай! — вернулась через минуту Наташка.

— Что там еще?

— Он живет в нашем городе, не так уж далеко, на той стороне за парком. Я хорошо знаю этот район. Это  частный сектор. У него там дом. Он приглашает тебя в гости.

Я пожала плечами.

— Только этого еще не хватало!

Наташка начала читать:

— «Милая девушка, должен разочаровать вас, но я не собираюсь жениться вторично. Объявление от моего имени написала втайне от меня сестра. Я не так давно похоронил жену, и сестре хотелось меня чем–то отвлечь. А вы попались! Больше никто мне не написал. Забавно, что такую молодую девушку привлекло именно это объявление! Чтобы вас совсем не обескураживать, я могу встретиться с вами. Ведь вы же ждали ответа? Я дома каждый вечер. Заходите, мы побеседуем, и вы убедитесь в тщетности ваших попыток. Любопытно будет взглянуть на вас. Сергей».

— Еще один Сергей! Откуда их столько?

— Что ты об этом думаешь? — спросила Наташка. — Живет один, жениться не собирается, кто знает, зачем зовет! Сколько ему лет?

— В объявлении сказано: нет сорока…

— А мы решили — тридцать пять! А если — все тридцать девять?

Я взяла бумагу у нее из рук и кинула в ведро, подпалив. Конверт съежился и перевернулся, сгорая, и я успела разобрать адрес — улица Тенистая,38…

Потом мы выпили на ночь кофе, и она ушла.

Я вышла на балкон. Апрельский вечер был зябок. Начинало смеркаться. Почему весной мне так тоскливо? День у меня загружен до предела, и в этом мое спасение. Как боюсь я этих весенних вечеров, когда все сделано, спать рано, а идти некуда! И сидеть дома невозможно. Предательский апрель выманивает на улицу!

Я оделась и вышла.

Пары, обнявшись, шли мимо меня. Женские каблучки задорно стучали по асфальту. А я не ношу каблуки. На них неудобно ходить. И фасонистые брючки не ношу — в них моя невысокая  фигура кажется еще приземистей. Юбка моя длинна, свитер и куртка бесформенны, ибо талию я не показываю.

Я шла, засунув руки в карманы спортивной куртки, серой, неброской.

Маленькая серая фигурка отразилась в витринах и пошла со мною рядом.

Влюбленная пара, не таясь, обнималась в сумерках на скамейке. Я отвернулась: мне было стыдно от этой неприкрытости. Никогда не смогу выставлять свои чувства напоказ.

Мимо прошли парни, пересыпая отборным матом каждую фразу для усиления смысла. Таким я ни к чему. Таким нужны вот эти две девушки, стоящие под фонарем с сигаретами в зубах. Они скользнули по мне невидящим взглядом и выпустили вслед облако дыма.

Наташке хорошо говорить! Когда она идет, покачиваясь на длинных ногах, все прохожие смотрят ей вслед. Одним она отвечает надменным взглядом, другим — надменным словом, на третьих смотрит в упор, и они идут за ней, как привязанные. Сама она никогда не делает первого шага. Ждет, когда подойдут к ней. И вот тут–то начинается игра!

А ко мне никто не подходит. Меня просто не замечают.

Я долго шла, сама не зная куда. Город ярких витрин кончился, потянулся парк. Зажглись фонари. Потянулись частные домики. Я шла и рассматривала их. Вон тот похож на наш. Вон тот — никуда не годится. А этот…

Этот — нравится. Высокий ажурный забор не скрывает его. Летом он заплетен виноградом, но холодным апрельским вечером голые лозы позволяют посмотреть во двор.

Огромная овчарка подошла и просунула морду между железных прутьев.

— Скучаешь? — спросила я. Она внимательно посмотрела мне в глаза и наклонила голову набок.

Над крыльцом горел свет. Полоса света выбивалась и из полуоткрытых ворот гаража — хозяин, видимо, был дома. Я перевела взгляд на табличку на стене дома и прочла: «Тенистая,38»…

Тупо разглядывая надпись, пыталась вспомнить, откуда мне знакомы эти знаки? Услужливая память снова развернула передо мной горящий листок, и на чернеющей бумаге выступили эти слова.

Я отпрянула от забора. Значит я, как сомнамбула, потащилась на улицу «возле парка», как сказала Наташка! Но ведь я этого не хотела! Как–будто меня кто–то запрограммировал!

Наверное, я резко отшатнулась от ограды, и собака захлебнулась лаем. Я шарахнулась в сторону.

— Аста!

Собака замолчала и бросилась к хозяину, вышедшему из гаража на ее лай. Он подошел к забору.

— Не бойтесь. Это только кажется, что она рядом. Забор ей не одолеть.

Я стояла и смотрела на
него.

Он был невысок, угрюм, и показался мне стариком. Собака преданно терлась о его руки.

— Аста, на место!

Собака послушно направилась вглубь двора, и он пошел за ней.

Я неожиданно для себя сказала вслед:

— Я получила ваше
письмо.

Он обернулся через плечо и ничего не сказал. Собака скользнула в приоткрытую дверь гаража. Он прикрыл ее и вернулся ко мне.

— Входите.

Я толкнула калитку, и она распахнулась.

— Открыта? А как же собака? — удивилась я.

— Аста никогда никого не тронет без приказа, — сказал он, открывая дверь на веранду. Я пошла за ним.

Мы оказались в просторном коридоре. Он распахнул ближайшую дверь и пропустил меня вперед.

В комнате был настоящий камин! Это первое, что бросилось мне в глаза. Каминная решетка из гнутых прутьев напоминала ограду дома.  Очевидно, и то, и другое — дело рук хозяина и его гордость. Комната показалась мне огромной больше из–за минимального количества мебели в ней, чем по размеру: два кресла и крохотный столик перед камином, и книжный шкаф на противоположной стене. В камине тлели угли, и это произвело на меня огромное впечатление.

Мне указали на кресло и оставили ненадолго одну.

Он вернулся, переодевшись  и принеся с собой две крошечные чашечки кофе. Я почувствовала себя героиней бульварного романа.

Несколько минут мы молча пили и разглядывали исподтишка друг друга. Он был не молодым и не старым — где–то за гранью моего понимания.

— Простите меня, — наконец прервав затянувшееся молчание, сказала я, — то письмо я написала по настоянию моей подруги. Я не должна была этого делать и, тем более, приходить сюда…

Он отвел глаза от моего лица и неожиданно рассмеялся. Смех так не шел к его выражению глаз, что я вздрогнула. Смех — последнее, что я могла ожидать от него.

— Странно, что другие люди постарались, чтобы мы встретились, — сказал он. — Ну, что же, давайте знакомиться заново. Сергей Михайлович, — несколько картинно протянул он мне руку через столик.

— Антонина, — сказала я. — Называют, как кому нравится, — иногда Тоней, иногда — Ниной…

— Цирк! — снова усмехнулся он. — Как в том рассказе, не читали? Гувернер юноши отвечал на письма его невесты ввиду полной безграмотности воспитанника и влюбился в девушку по этим письмам. А на свадьбе оказалось, что за нее отвечал ее гувернер… по той же причине.

— Читала.

— Прямо про нас с вами…

— Почему вы мне
ответили?

— А почему вы пришли?

— Сама не знаю… Я просто шла. Только увидев адрес на углу дома, поняла, что шла к вам.

Он невесело улыбнулся:

— Я ответил из любопытства. Вы такая молодая, разве вам нужна служба знакомств?

— Я некрасивая. Все смотрят сквозь меня и не замечают. Наверное, я — никакая.

Он тихо рассмеялся.

— Я думал, судя по тону письма, что мне пишет опытная искательница приключений, и не ожидал, что увижу ребенка… Сколько тебе — неужели действительно двадцать четыре?

Я кивнула и добавила:

— Я кажусь моложе потому, что я не крашусь.

— Ты кажешься моложе  потому, что  еще ничего не пережила, никого не
потеряла.

— Утраты мне не грозят. Терять мне некого. И это — страшно.

— За это не переживай: всегда есть такое, что можно потерять…Ты учишься?

— В педагогическом. Химия.

— А сокурсникам нравятся  девушки смелые и вызывающие?

— Активные и непринужденные, — кивнула я с готовностью, почувствовав, что его ирония направлена не на меня.

— Ты не производишь впечатления «принужденной».

— Сама удивляюсь. Мне с вами легко.

— Спасибо на добром
слове.

Мы надолго замолчали. Я пыталась осмыслить, каким образом оказалась здесь так поздно. Никакой светлой мысли не возникало. Темы для разговора — тоже. Как я смею соваться к этому взрослому угрюмому человеку?! Что мне здесь нужно? В этой комнате не живут, это чувствуется. Сюда редко заходят. Слой давней пыли на каминной решетке… Но камин горел! Зачем он растопил камин?

— Зачем вы растопили камин? — спросила я.

— Камин сделан вместо печки… ну, так хотелось моей жене, и мы сложили камин. Дом теперь обогревается камином.

Он помрачнел. Я подумала, что его огорчила мысль
о жене.

— Уже, наверное, очень поздно, — робко сказала я. — Мне нужно идти…

— Да, уже около одиннадцати, наверное.

Я встала.

— Спасибо, что поговорили со мной.

Мы вышли в коридор. На часах была половина двенадцатого. Он присвистнул:

— Как ты собираешься отсюда добираться домой? Так поздно в нашем глухом углу не проходит ни единой машины. Подожди, мы с Астой тебя проведем через парк: на проспекте скорее поймаешь либо такси, либо еще что–то.

Он накинул куртку, свистнул собаке. Она радостно кинулась к нему.

— Гулять, Аста! Пойдем, проведем гостей.

Он взял собаку на поводок, запер двери, и мы вышли.

Напротив лежал темный парк, похожий на заколдованный лес. Улица еще освещалась, а среди деревьев царил полный мрак.

— Я не зря взял собаку, — сказал Сергей, — кто тут только не ходит по ночам!

Мы вышли на широкую аллею. Сергей отстегнул поводок и присел рядом с собакой, гладя ее.

— Спокойно, Аста, спокойно, это свои… Дай свою руку, — сказал он мне. Я протянула руку, собака нервно обнюхала ее.

— Свои, Аста, свои… — продолжал он уговаривать животное. — Теперь можешь погладить ее, — обернулся он ко мне.

Я робко коснулась огромной головы овчарки. Она наклонила голову и посмотрела мне в глаза до жути осмысленным взглядом.

— Вот вы и познакомились. Я хочу дать ей побегать, но чтоб она не тронула тебя.

Собака рванулась в темноту. Некоторое время мы слышали, как она восторженно носится где–то неподалеку. Набегавшись, она выскочила к нам и кинулась к хозяину.

— Принеси! — Сергей кинул палку в темноту. Она умчалась и через мгновение принесла ее.

— Здорово! — восхитилась я. — А мне принесет?

— Попробуй, — он протянул мне палку. Я кинула. Собака не двинулась с места.

— Ну, пожалуйста! — попросила я ее. Умное животное наклонило голову и не шелохнулось.

— Аста, принеси, будь другом, — сказал он. Собака нехотя потрусила в темноту и вернулась с палкой в зубах. Постояв мгновение, положила ее у моих ног и обиженно отошла.

— Она всегда так слушается? — удивилась я.

— Конечно. Она прекрасно выдрессирована. Я за нее ручаюсь.

Мне стало весело. Мы не спешили, не выпроваживали меня, а просто гуляли с собакой. Нашлась тема разговора, интересная мне и приятная ему. Наша болтовня стала оживленной. Собака кружила рядом, то подбегая к нам, то исчезая в темноте. На детской площадке он провел собаку по бревну, демонстрируя мне ее способности, и я тоже взобралась на невысокий бум, что не соответствовало ни моему характеру, ни моей комплекции. Он подал мне руку, и я пошла по бревну следом за собакой. Она спрыгнула, и я спрыгнула за ней прямо ему в объятия.

Мы стояли рядом, и он не спешил убрать руки с моей, мягко говоря, талии. Я впервые стояла так близко к мужчине и прислушивалась к новым ощущениям. Мы молчали, и я чувствовала, что ему моя близость не неприятна: оказывается, чтобы это понять, слова не нужны.

Дикий женский вопль прервал торжественность минуты. В темноте кустов где–то неподалеку визжала женщина.

— Колька, приду–у–урок! Пусти, идиот, больно же!

Мужской голос что–то пророкотал в ответ, и снова раздался вопль. Мне даже показалось, пьяный вопль. Третий — тоже мужской — голос выкрикнул ругательство, и женщина опять закричала, словно ей выкручивали руки.

Сергей отпустил меня.

— Начинается вечерний концерт. Бабу не поделили, что ли…

Голоса о чем–то заспорили, и снова завизжала женщина:

— Отпусти меня! Помогите, кто–нибудь!

Сергей поморщился. Я видела, что ему не хочется вмешиваться. Мне, кстати, тоже не хотелось.

— Аста! — коротко крикнул он собаке. — Аста, взять!

Собака сорвалась с места и исчезла в темноте. Мы поспешили за ней. Через минуту раздался испуганный тройной вопль, и кто–то помчался прочь, ломая кусты. Мы поспешили на крики.

Молоденькая подвыпившая девушка с размазанной по всему лицу косметикой, прижималась к дереву. Парень лежал на земле, и на нем передними лапами стояла Аста, не причиняя ему, однако, никакого вреда. Третий, видимо, успел удрать.

— Ты, придурок, убери свою собаку! — визжала девушка. — Совсем обнаглели, собак выпускают без намордника! Это же парк, общественное место!

— Что тут у вас? Чего ты орала? — грубо спросил Сергей.

— Не твое дело! — взвилась девчонка. На вид ей было не больше семнадцати. Парень был постарше. — Забирай свою собаку и убирайся!

— Аста, ко мне, — позвал Сергей. Собака отошла к нему. Девушка кинулась к парню, помогла ему подняться.

— Коленька, ты живой? Она тебя не покусала? А ты, дядя, — обернулась она к нам, — ты за это ответишь!

Парень, пошатываясь, пошел прочь. Девушка бежала за ним, отпуская в наш адрес ругательства, которые и взрослый мужчина не всегда употребит. Сергей выругался им вслед.

Я испуганно посмотрела на него. Спокойный приятный собеседник исчез. Передо мной была угрюмая жестокая маска.

— Мы не пойдем тебя провожать, — отрывисто бросил он мне. — Ты живешь далеко, одну тебя я не отправлю, а нам с собакой идти на другой конец города не с руки. Переночуешь у меня, — и даже не спрашивая моего согласия, повернулся и быстро пошел назад. Собака потрусила за ним. Постояв немного, пошла и я. Встреча отбила и у меня всякое желание продолжать прогулку по ночному городу.

Он ни разу не оглянулся, чтобы проверить, иду ли я за ним. Я шла. Он казался мне менее опасным, чем ночной парк.

Он запер калитку и подтолкнул меня в дом. Молча зажег свет в спальне, достал из шкафа две простыни и полотенце, бросил их на постель. Я не могла понять, почему ночная встреча так подействовала на него. Это был другой человек. С таким бы я не осталась ни на минуту.

Спаленка была крохотной, почти всю площадь занимала двуспальная кровать, придвинутая вплотную к той стенке, за которой был камин. Я положила на нее руку: стенка была теплой. Бельевой шкаф и туалетный столик — вот и вся мебель. Хозяин явно не хотел отягощать себя лишними вещами…

Я раскрыла постель и застелила ее свежим бельем, данным мне. Колебалась, идти ли мне умываться: страшно было выйти из комнаты, суровый хозяин ощущался где–то неподалеку. Задвижка на двери меня успокоила,  и я решила выйти поискать ванную.

Она оказалась напротив. Я юркнула туда и закрылась.

Туалетная полочка представляла странную картину: все мужские принадлежности туалета были в полном порядке. Женский сухой дезодорант и шампунь, напротив, были покрыты слоем пыли  и явно давно не сдвигались с места, судя по следам на стекле.

 Я оглядела свои раскрутившиеся волосы и долго думала, что же мне с ними сделать завтра, не имея под рукой неизменных бигуди. Мне предстояло утром мчаться в университет, и я решила, что чистые волосы, даже не накрученные, выглядят лучше этих жутких прядей с остатками вчерашнего лака. Вздохнув, я потянулась за шампунем и брезгливо ощутила рукой слой пыли на флаконе.

Лучше бы я его не брала!

Я скользнула в спаленку и закрылась на задвижку. Почувствовав себя спокойнее, осмотрелась. Машинально выдвинув ящик туалетного столика, наткнулась на фотографию.

Улыбающаяся красивая женщина и — Сергей Михайлович!

Впрочем, на фото был просто Сергей — отчество  неуместно применить к этому веселому молодому мужчине! Они смотрели друг на друга и улыбались, и я поняла, что он не был ни старым, ни угрюмым. Тогда он был симпатичным и жизнерадостным.

Снимок был сделан два года назад, судя по дате на обороте.

Я поняла, что эта женщина — его жена.

Я вспомнила, что ее уже нет.

Я догадалась, что взяла ее шампунь, что с тех пор, когда она последний раз им пользовалась, ничья рука к нему не прикасалась.

Мне стало жутко и захотелось бежать из этого дома.

Вместо этого я тихо разделась, потушила свет и легла на широкую кровать, прислонившись к теплой стенке.

Мне удалось задремать, но долго я не проспала.

Несовершенно устроен человек! Когда нужно затаиться и тихо лежать, ожидая избавительного рассвета, ему вдруг понадобится выйти! За окном — никакого намека на рассвет, а выйти хочется все сильнее! За дверью — тишина, и лучше ее не нарушать.

Понимаю, что выйти придется. Натягиваю на себя юбку и свитер и выхожу в коридор. Там тихо и темно.

И, уже возвращаясь в спальню, я заметила его.

Он сидел за столом в кухне, сложив голову на руки. И я только тогда вспомнила, что в доме нет больше ни одного спального места. Значит, я выгнала хозяина из его постели, заставив просидеть ночь за столом! И какого черта я сюда пришла?! Движимая раскаянием, забыв о своих страхах, я пошла к нему.

— Сергей Михайлович!

Он поднял голову. Кажется, он дремал. Напрасно я его разбудила! Перед ним на столе стояла наполовину пустая бутылка водки.

 Увидев меня, собака вскочила и натянула цепь, но ничего враждебного в ней я не почувствовала. Я подошла к ней, не преступая предела досягаемости.

- Аста! – тихонько сказала я. Её ноздри вздрогнули: она обнюхивала край плаща. Она тянулась к нему, поскуливая, виляя хвостом. Я протянула руку, и она лизнула ее. Я сделала шаг к ней, и собака уткнулась мордой мне в колени и замерла.

Не мне в колени. В плащ хозяйки, окутывавший мои колени. Это её запах почуяли тонкие ноздри. И это виляние хвостом, это поскуливание никак не относились ко мне. Не меня она признала – её! И он не меня обнимал. Не мне шептал. Отрезвев, он отрекся от меня. Но ведь я не была безмолвной куклой! Я отвечала ему! Но это не в счет… Я брошу ему эти тряпки. Мне ничего не нужно. Этого не было.

Собака совсем зарылась в складки плаща и легла у моих ног. Я стала гладить её, ласково приговаривая. Она подняла на меня грустные глаза, почти с человеческим пониманием.

Голоса  доносились всё громче. Я отступила в узкий проход между домом и стеной гаража, за собачью будку, почти скрывшись за отворенной широкой дверью. Аста меня не выдала.

- Серёжа, ну хватит, столько времени прошло! – услышала я визгливый мужской голос.

- Времени?! Это для тебя прошло много! Для меня оно остановилось. Чего ты пришел? Ты же знаешь, что я видеть вас не могу! – ответил баритон, так хорошо знакомый мне.

- Ну, мы же соседи! Ленка боится на улицу выйти, пройти мимо твоего дома боится. Ну, прости нас, ну мы же не виноваты! Это и суд признал.

- Уйди. Не напоминай мне о суде!

- Ну, Ленка же не виновата! В конце концов это моя вина, если есть тут чья-то вина…

- Есть! Есть вина. И ты прекрасно знаешь! На шлюхе женился – с неё и спрашивай! Хоть ноги ей вырви – но у себя дома! Твоё дело. Если ты такой ревнивый – не ту выбрал.

- А это дело не твоё! – взвился визгливый.

- Теперь – моё. Ты ко мне пришел со своим делом!

- Я хотел по-человечески, по-хорошему!

- Вы оба – подонки. И не смотри на меня так! И не лезьте ко мне. Лучше переехать вам – от греха подальше. Не попадайтесь мне на глаза – и мне, и вам лучше будет.

- Ты собаку свою прибери-то! Дай мне выйти. Черт с тобой, раз ты такой бешеный!… Отпусти!… Убери руки, говорю!

Я прижалась к стене, надежно скрытая широкой дверью. Они вышли. Его собеседник был на полголовы выше и вдвое толще, однако опасливо сторонился Сергея. Обойдя Асту, он быстро пошел к калитке. В сердцах хлопнул ею, и вся ограда жалобно зазвенела. Сергей крикнул в след:

- Мой тебе совет – обходи меня. Не искушайте! Не попадайтесь мне на глаза – оба!

Шаги стихли. Я стояла за дверью, не зная, выходить ли мне или прийти в другое время. Я надеялась, что он снова зайдет в гараж, и я тихонько выскользну. Но он стал закрывать двери и увидел меня.

Я стояла в длинном плаще, и собака жалась ко мне. Он вздрогнул. Так, наверное, вздрагивают люди, когда встречают призрак.

Мы стояли и молчали. Я совсем забыла, что держу в руках пакет с вещами, который собиралась кинуть ему в лицо. Он оказался совсем не таким, каким запомнился мне. Он совсем не старый, только усталый и разочарованный… Я поймала себя на мысли, что выражаюсь, как в дешевых романах, которыми зачитывались  мои подруги и которые я презирала…

Он, наконец, опустил глаза и занялся дверью гаража. Закрыв её, жестом пригласил меня в дом. Взял из моих рук пакет, положил его на тумбу в прихожей, снял с меня мешавший мне и так напугавший его плащ…

Потом мы оказались в постели, и я не помню, как я туда дошла и когда успела раздеться. И мы не сказали ещё ни единого слова…

Первой сказала я, даже не сказала, а попыталась сказать. Но у меня не получилось. Я просто слов не нашла. А сказать я хотела, вспомнив Наташкины опасения… но не смогла. А как это скажешь? У меня получились лишь междометия. Но он понял:

- Не бойся, ничего не будет.

И я облегченно вздохнула, почему-то поверив ему.

Потом мы долго лежали – всё так же молча. Он отстранился от меня и смотрел в потолок. И я осмелела. Мне стало страшно: я снова сделала ту же глупость, не думая о последствиях. Хотя нет, я пыталась думать. И что он мне ответил? Разве не это всегда говорят мужчины своим подружкам, чтобы они уступили?

- Почему ты уверен, что последствий не будет?

Надо же, слова отыскались! Но почему только после?…

- Я же тебе сказал – не бойся.

- А почему я должна тебе верить?

Он удивленно посмотрел на меня. Хотел сказать что-то ехидное, но почему-то передумал. Наверное, заглянул в мои перепуганные глаза.

- У меня не может быть детей. Это проверено.

- А как… А значит… А она?

Он снизошел до ответа. Какой дурочкой я, наверное, выглядела!

- А у нее могли быть. Но она не захотела не моих детей…

У меня было странное ощущение, что она продолжает присутствовать в этой комнате. И не мешает ему. Мне показалось, что он думает о ней, как о живой. Это она – реальна, а не я. Меня нет.

- Я слышала ваш разговор. Кто это был?

Он промолчал, но я поняла – это связано с ней.

- Я принесла тебе все вещи, которые ты мне дал.

- Они тебе не понравились?

- Очень понравились. Но они не мои. Так получилось. Я подумала, что ты уже пожалел об этом. Может, они тебе дороги, как память.

- Какие глупости ты говоришь! Память не в вещах.

- Расскажи! Я хочу знать, где моё место во всем этом.

Он невесело усмехнулся.

- Твоё место? Может, ты и права. Ты имеешь право знать… теперь.

- Кто это был? Кто к тебе приходил? Вы же чуть не подрались?

- Это наш сосед, через два дома.

Меня царапнуло словечко «наш». Значит, он продолжает считать, что их двое…

- Его жена погулять любит. И он это знает, и бьёт её, но  мало помогает. А потом они мирятся – шумно и празднично. А через время – опять гоняется за ней с ножом. В тот раз она залетела к нам, спасалась от него. Марина её впустила, спрятала. Меня не было. Он всё-таки ворвался, Марина стояла в дверях, и он отшвырнул ее. Она ударилась об угол камина, но встала, взяла кочергу, треснула его. И тут его жена, которую он пытался душить, на Марину орать начала: зачем мужа ударила, бедного, любимого. Нельзя становиться между мужем и женой – никогда. Пусть хоть убьют друг друга. Словом, они ушли, почти помирившись. Марина это рассказала мне вечером со смехом… А потом она пошла принимать ванну…  Она вообще любила полежать в ванне. А утром я не смог ее разбудить. «Скорая» сказала – кома. Тот дневной ушиб – после ванны получилось кровоизлияние. Сдавление мозга. Она так и не пришла в сознание.

Он замолчал, глядя в потолок. Он забыл обо мне. А она - она была тут, я ее видела. Молодая красивая женщина, случайно оказавшаяся в нелепой ситуации. Случайно выброшенная из жизни.

- Я пытался их наказать – безрезультатно. Формально никто не виноват. Её не убивали. А эта парочка спелась, жена заявила, что Марина её мужу чуть голову не разбила без видимых причин! Что он оттолкнул её, защищаясь.

Он меня уже не видел. Он вспоминал. Вернее, он и не забывал. И мне стало так жаль его, что я простила ему и присутствие женщины в этой комнате, и мое собственное отсутствие… 

Меня разбудил солнечный луч. Я не сразу вспомнила, где я, что сегодня выходной, и спешить мне некуда. И что я спала не одна. Все вместе это было настолько непривычно, что я даже не поверила в реальность происходящего. Что это я, скромница, которой пошел двадцать пятый год, которая никого никогда не знала, ни к одному мужчине до этого не прикасалась… Как все быстро меняется! Как быстро я вошла в женскую жизнь, как естественно! Все это заложено природой и приходит само по себе. Знали бы мои родители!…

Я не испытывала угрызений совести. Мне было просто хорошо.

Его рядом не было. Я вышла из спальни на его поиски.

Он сидел на кухне и чистил картошку. Мне стало смешно. Я подошла и взяла у него из рук нож, стала чистить сама. Он молчал и смотрел на меня.

Оказывается, в простом приготовлении завтрака есть счастье. Я не слишком люблю готовить, отчасти потому, что мне не стоит увлекаться едой, отчасти потому, что для себя одной готовить не интересно. А я уже восемь лет готовлю только для себя: все эти годы я живу отдельно от семьи – летние каникулы не в счет. И вот я готовлю завтрак на двоих, а он молча сидит рядом и смотрит на меня с улыбкой. И я счастлива. Я понимаю, что это украденное счастье, что на мне ее халатик, что он обманывает и себя, и меня, но я всё равно счастлива.

Картошка брошена на сковородку, весело шкварчит. Я свободна: осталось только ждать и иногда помешивать её. Мои руки не заняты. Я подошла к нему и обняла его. Я пропускаю его густые волосы сквозь пальцы и испытываю такую нежность и близость к нему, которой никогда не знала. Его руки сомкнулась на моей талии, и я впервые не думаю, что она на десяток-другой сантиметров больше желаемого объема. Его лицо прижато к моей груди, но я чувствую, что он улыбается. Мы молчим. Я бы стояла так целый день, но предательская картошка начинает подгорать, и он с видимым сожалением отпускает меня к плите. И у меня появляется надежда, что когда-нибудь и я сама буду что-то значить для него, а не только как манекен в одежде  его утраченной жены…          

Наташка с тревогой наблюдает за мной.

- Ты вся светишься.

- Я влюблена.

- Ты сумасшедшая. Из этого ничего не получится.

Я вздыхаю. Я не хочу с ней спорить: сама чувствую что-то темное и трагическое в конце этих отношений. Не знаю, откуда это чувство, но оно есть, оно давит меня. Это всё – ненадолго и кончится плохо. И разумней перестать  приходить к нему – ибо я прихожу туда несколько раз в неделю. Он не зовет меня, мы никогда не договариваемся о встрече, я каждый раз обещаю себе, что больше не вернусь… и возвращаюсь. Он молча встречает меня, и я чувствую, что мне рады. Об этом не говорится, но волна тепла течет от него ко мне, и я тону в ней.

- Он что-нибудь тебе говорит? Обещает? Строит планы?

- Он говорит, что я зря трачу молодость на него.

- Он умнее тебя. Зря ты его не слушаешься. Ты себя не уважаешь.

- Скажи ещё, что я теряю «свое доброе имя».

- Скажу.

- Знаешь, «моё доброе имя» за столько лет стало камнем на шее. Пора от него избавиться. Дай мне побыть счастливой. Всё равно, сколько это продлится. Может, это моё единственное счастье в жизни.

- Ну, уж нет! Ты ставишь на себя крест  как раз тогда, когда тобой начинают интересоваться! Витька подходил, расспрашивал о тебе, вроде невзначай, но у меня глаз наметанный!

- Вот уж с кем у меня нет ничего общего… - улыбнулась я.

- Антония, дурочка, тебе так идет новая прическа!

Я потрогала пышную шевелюру.

- Да, я забросила бигуди, и у меня нет проблем с прической… пока не отрастет. Через пару месяцев будет кошмар: раскрутившаяся завивка, пережженные концы волос и темные корни… Как раз то, что я ненавижу. Но до конца моего бурного романа, надеюсь, хватит… А потом мне будет всё равно.

- Тебе уже никогда не будет всё равно.

- Что ты хочешь от меня? Всё и так скоро кончится: через два месяца мы оканчиваем университет, я уезжаю из этого города. Я ведь сельский житель, хотя за годы учебы как-то забыла об этом.

Уеду в родное село, может, повезет с механизатором или агрономом…

Я лежала на его руке. Он, как всегда, молчал. И мне вдруг стало так горько, что слезы покатились сами собой. Я старалась дышать ровно, чтобы он не догадался, но слезы потекли к виску, закапали на его руку. Он провел ладонью по моим глазам и ничего не сказал, только крепче прижал меня к себе. Слезы, горячие и соленые, текли и текли, я никак не могла их остановить. Он стал гладить меня по голове, все так же молча. Он просто ждал, когда я сама успокоюсь. И в этой ласке была нежность, было сочувствие. Но не было любви. Его рука ничего не обещала. Она утешала, жалела, но не обманывала надеждой. Мне подумалось, что так же он гладил и собаку.

- Расскажи мне о ней, - упокоившись, сказала я. – Хочу знать, почему ты, как мертвый. Почему не замечаешь меня. Почему я так мало значу для тебя. Хочу понять. Хочу понять, чем же я хуже её! Я люблю тебя, разве ты до сих пор не понял?! Всё в конце концов проходит – любая боль, любая любовь. Незаменимых нет.

- Незаменимые есть. Ты маленькая, поэтому не знаешь этого. Я ведь тебе говорил: оставь меня. Я – конченый человек.

Я вырвалась из его рук, села в постели, повернувшись к нему лицом. Он спокойно смотрел в потолок.

- Ну что не так? Мы оба свободны. Почему мы не можем быть вместе? Мне ничего не надо – даже замужество. Я хочу быть с тобой!

- Ты и так со мной.

- Не так! Ты – не со мной. Ты – сам по себе. Если я не приду, ты даже не вспомнишь обо мне!

- Вспомню. И пойму, что ты одумалась и бросила меня. Ты свободна. Хочешь – приходи. Захочешь расстаться, ни слова не скажу.

- А ты скажи! Прогони меня – или удержи. Разве я тебе безразлична?

- Не безразлична. Ты умница. Ты женственная и нежная. Ты порядочный человек. Я глубоко уважаю тебя.

- Но не любишь. – О, как мне хотелось, чтобы он возразил! Но он согласился:

- Не люблю. От меня остался огрызок. Я не могу жить для любви.

- А, понимаю, ты живешь для мести. Ты живешь ненавистью. Знаешь, когда я в прошлый раз уходила от тебя, тот твой сосед с женой стояли во дворе и провожали меня взглядами. Они боятся тебя.

- Не напрасно боятся.

- Ты веришь в бога? Он велел прощать своих врагов. Подставлять вторую щеку. Ты плохой христианин! – мне хотелось, чтобы он  рассердился. Все, что угодно, только не это равнодушие! Но он ответил совершенно спокойно:

 - Я очень хочу в него верить. Но когда она умерла, а он не наказал их, он перестал для меня существовать.

- Ты  же еще молодой, а ведешь себя так, будто жизнь кончена. Всё проходит. Ну, пусть не я, пусть другая! Ничего нет такого, о чем с годами нельзя забыть.

- Значит, и ты меня забудешь. Утешишься.

Я прижалась губами к его плечу:

- Я тебя не забуду…

- Вот видишь! Сама себе противоречишь… Я не могу забыть, когда её нет, а они живы и гаденько усмехаются мне вслед. Они давно помирились, и никакие угрызения совести их не мучат. И закона такого нет, чтобы их наказать.

- И ты хочешь их наказать. Быть богом, - с отчаянием сказала я.

- Нет. Я просто не могу спокойно жить, пока они ходят, смеются, радуются жизни. А её нет. Раньше, когда человечество корчило из себя людей, были дуэли. Это не так глупо, как кажется. Конечно, подлости было не меньше, и правосудие подменялось ловкостью и техникой владения оружием, но ради этого стоило научиться хорошо стрелять или фехтовать. Подлец знал, что его могут вызвать и убить вполне легально. И он думал, прежде чем сказать или сделать гадость. Во всяком случае, был выход, была возможность красиво отомстить.

- И сейчас можно.

- Но это уже не красиво. Это криминал.

- Но это уже не любовь. Это ненависть. Это месть.

- Любовь. Память. Ты просто этого ещё не пережила. У тебя всё впереди. Мне жаль, что я первый у тебя. Ты заслуживаешь лучшего.

- Мне лучшего не надо…

- Это пройдет…

- У меня – не пройдет.

- Ты себя уговорила. Тебе кажется…

 Я шла по ночным улицам и радовалась, что на мне мои обычные туфли,  удобные, привычные. Что я не хромаю, как все, надевшие новую обувь, чтобы поразить воображение знакомых своим шиком. Я шла одна, и никто мне не мешал плакать навзрыд: ночные улицы были пустынны.

Я шла знакомой дорогой через парк, и ничего со мной не случилось. Я открыла знакомую калитку. Аста лизнула мне руку и спряталась опять под навес, где был ее летний дом.

Дверь была не заперта. Может, меня ждали?

Он сидел в кресле перед камином и даже не обернулся, когда я вошла.

— Почему ты ушел?

Он не ответил. Я подошла к нему.

— Не хочешь со мной говорить?

— Где твои розы? — спросил он.

— Я их выбросила, когда поняла, что ты ушел.

— А ты ожидала, что я пойду с тобой? Хорош бы я был среди этих детей, нечего сказать!

Я вдруг успокоилась: а ведь он прав!

— Я завтра уезжаю. Совсем.

— Уезжай. Это правильно. Ты пришла проститься?

И тут я взорвалась! Я кричала, я ругалась всеми нецензурными словами, которые знала (увы, их не хватало, чтобы выразить все, что я о нем думаю). Я плакала. Я проклинала тот день, когда… Он мне не мешал. Когда мои силы иссякли, сказал буднично:

— Иди спать.

И я пошла.

Когда я проснулась, его рядом со мной уже не было. На столе лежала записка: «Счастливого пути! Дверь захлопнешь».

И я уехала. Я ни с кем не простилась. Мои вещи были давно перевезены, небольшая дорожная сумка меня не обременяла. Правда, мы договаривались с Наташкой провести этот последний день вместе, но я не смогла. Они еще все спали после выпускного вечера, а я уже ехала домой. 

Увидев издалека наш дом, я вдруг поняла, что пришла к пристани. Здесь мне жить и здесь мне умирать. И никуда я больше отсюда не уеду. Даже если очень сильно захочу. Это судьба. Обреченность — и успокоение…

Наш козел Борька лениво щипал траву, привязанный к яблоне. Мамины гуси лежали тут же. Белый гусак поднялся, увидев меня, и сердито закряхтел: не признал. Я остановилась, улыбаясь. Не увидев с моей стороны агрессии, он заковылял к козлиной миске с водой и попытался в ней поплавать. Тщетно! Козел равнодушно повернул голову, наблюдая за ним. Борька, козел ты эдакий, ведь он испачкал тебе все пойло! А ты лениво наблюдаешь, не понимая! Вот если бы ты был человеком!.. О, как бы ты бросился на обидчика, посягнувшего на твое добро! В ход пошли бы и рога, и копыта! Ты бы вернул свою воду, правда, не пригодную для питья, вернул бы из принципа. Прогнал бы нахального гусака. Но ты, Борька, козел, и этим все сказано.

Козел повернул ко мне свою бородатую морду. И мне показалось, что я и не уезжала. Этих лет не было. И вот она, моя подлинная жизнь, под этим небом, на этом лугу, в этом старом доме. Я потрепала его за ухо, оно было теплым и шелковистым…

Полетели дни — спокойные, ясные, ласковые. Я полола огород, пасла гусей, делала тысячи мелких работ по дому. И мне было хорошо. Я ни о чем не думала, не вспоминала. Тоска, которой я так боялась, не приходила. Сергей и тот мир, в котором я жила до сих пор, отодвинулся куда–то далеко. Мне было странно это мое спокойствие. Наверное, я потратила слишком много чувств. И они кончились. Отдых — или депрессия? Или те два стога сена, которые мы сметали с отцом, просто не дали мне возможности думать и тосковать? Или копание картошки так захватило меня, что все мысли были — добраться до постели? Трудотерапия — лучшее лекарство для разбитого сердца…

В тот день я пошла на ставок рано утром. Была уверена, что никого не встречу и спокойно поплаваю — проходило лето, и хотелось хоть раз окунуться, ощутить легкость своего тела в воде… Городские замашки! Я выплыла на середину ставка и увидела рыбака в кустах чуть дальше по берегу от того места, где я вошла в воду. Когда он помахал мне, я узнала Сашку.

Потом мы сидели на берегу, смеялись, вспоминая нашу городскую жизнь и студенческие проделки. Потом я пыталась удить, но стоило мне взять в руки удочку, как клев прекратился. Потом мы пошли в село и встретили на другом берегу мальчишек, азартно ловивших карасиков. Мы остановились посмотреть, и у них тоже закончился клев. Ведьма, сказал Сашка, и ему сбила рыбалку, и этим. Сказал, что рыба чует меня, и на охоту он тоже меня не возьмет, с моим–то дурным глазом. Мы долго смеялись над его словами, и с этого дня я для него так и осталась ведьмой–колдуньей. Мне впервые за всю жизнь было легко с существом противоположного пола. Не могла понять, почему там, в городе, когда он меня провожал, я не могла найти слов для разговора. И он не мог. Словно все слова остались тогда у Наташки. Но сегодня мы были вдвоем, и слова лились потоком. Потом каждый день, куда б я ни шла, я натыкалась на Сашку. На базаре, в магазине, на выгоне — везде он попадался мне на глаза. Мы останавливались, перебрасывались несколькими словами, и расходились по своим делам. И, разговорившись о фильме, который завезли в наш сельский кинозал, я обмолвилась, что не видела его, но наслышана. И он естественно и просто сказал:

— Хочешь, возьму билеты? Я его тоже не видел.

И это не прозвучало, как приглашение. И я согласилась.

И мы пошли. Раз, другой, третий. Он держался, как друг, и я относилась к нему, как к другу. Сельская молва сосватала нас раньше, чем я осознала это. И когда как–то вечером, провожая меня,  он не то спросил, не то предупредил, что его мать завтра придет к нам, я поняла, что это серьезно. Он еще ни разу не поцеловал меня, не дотронулся до меня, как жених, как парень. Тем вечером он смущенно усмехнулся возле моей калитки:

— Гарбуза не дашь? А то мамка сватать придет.

Я промолчала. Простилась, как всегда. Что ему сказать? Откуда я знаю? Люблю ли я его? Смогу ли полюбить его потом? Хочу ли я вот такого разрешения своей судьбы? Что–то говорило: да, это оно. Это то, чего ты ждала всю жизнь. Хочешь ты или нет — это будет. От этого не уйти.

А я ничего не чувствовала. Разве что смятение. Он младше меня. Я знаю — и совсем не знаю его. И он себя не знает. Значит, это так бывает — пустота, растерянность в счастливейший час жизни, когда тебе предлагают руку и сердце. Предлагают без лишних слов и заверений в пылких чувствах, просто, обыденно, буднично. Но с полной серьезностью. И это очень ответственно, давать ответ. Судьба его в моих руках. Моя судьба тоже в моих руках. А вдруг я ошибаюсь? А вдруг я не смогу с ним жить? Ведь прошло так мало времени, я еще не успела разобраться в себе, в нем, в своих ощущениях! А решать надо завтра — тетка Настасья дама суровая. И если он уговорил ее сватать меня, этому предшествовали многие дни раздумий…

Я ничего не сказала матери в тот вечер. Я закрылась в своей комнате. Мне хотелось все обдумать.

И та тоска, которой я боялась, уезжая из города, догнала меня. Наверное, она долго бродила по дорогам, разыскивая мой новый адрес, и, наконец, нашла меня в моей маленькой комнатке в селе у ставка. Она обрушилась на меня ливнями, ветрами, стаями испуганных птиц, хлопающих крыльями над моей головой. И я так страстно захотела увидеть Сергея, что сама ужаснулась этому. Разум говорил мне: выбирай юношу. Этот любит тебя всей силой первой любви. И ты полюбишь его, едва он подойдет к тебе ближе. Он — на всю жизнь. Он подходит тебе, он не покинет тебя. А тот, другой — несет только разрушение. Это тупик. Это вечная мука и терзания. Он никогда не будет твоим. И лучше не ворошить прошлое. Тебе вредно видеть его. Это нужно забыть, вычеркнуть из жизни, как страшный сон.

Но ведь он разбудил тебя! Ты изменилась, и не будь его, неизвестно, заметил бы тебя этот мальчик? Ты предстала перед ним в ауре чувства, разбуженного другим.

Это была ужасная ночь. И на рассвете я приняла решение.

Я не должна давать ответ, пока не увижу его еще раз. Пусть он еще раз повторит, что я ему не нужна. Я должна посмотреть ему в глаза. Я увижу в них, что мне делать. Может, мне нельзя портить мальчику жизнь, может, я не смогу жить без того, другого. И времени у меня — до вечера. Вечером я должна согласиться… или отказать.

Я сказала матери, что нужно повидать Наташку. Что я обязательно вернусь вечером. Пусть не волнуются и спокойно ждут… если кто–то придет ко мне. Я села на первый автобус и поехала в город.

Я остановилась перед калиткой. Она была заперта. Собаки во дворе не было, иначе она обязательно отозвалась бы на мое появление.

Наверное, он с Астой гуляет в парке. Это время ее прогулки. Я знала, где их искать. От мысли, что вот сейчас я их увижу, мне стало весело. Аста кинется ко мне. Прошло всего два месяца, она не могла меня забыть. Он не кинется. Но, уверена, будет рад. И как я могла уехать! И почему я раньше не приехала! Эти все его слова — глупая мужская гордость. Амбиции. Упрямство. Женщина должна быть выше этого. Умнее и терпеливее. Мужчины — как дети. В конце концов побеждает ласка и терпение. Невозможно долго противиться любви. А я позволила себе хлопнуть дверью! Оставила его одного! Я нужна ему, хоть он сам не хочет признаться в этом. Он полюбит меня. Я этого добьюсь. А мальчик? Мальчик найдет другую. Простит меня. По крайней мере, это будет честно. 

Вот и ствол поваленного дерева в глубине парка, где он всегда сидит, пока Аста носится по аллеям. Он обязательно придет сюда, если они в парке. Сколько раз я с ними гуляла здесь!

Я села на ствол и стала ждать. Какие мы глупые! Как нам трудно говорить откровенно! Как легко можно разрешить все недоразумения, если отбросить ложную гордость, амбиции, недоверие! Какое мне дело до всего мира, если весь мой мир заключен в этих шагах по траве, в этом голосе, в этом красноречивом немногословии! Если я не могу жить без него, почему я должна это скрывать и медленно умирать всю оставшуюся жизнь?

Пусть он как хочет — но я не уйду от него. Ему придется смириться с моей любовью. Пусть дома говорят, что хотят. Моя судьба — вот она. Я слышу собачий лай — он идет сюда. Я сейчас его увижу и по изумлению в его глазах пойму, как он рад мне. Иначе и быть не может! Я не допущу, чтобы было иначе.

На аллею выскочил спаниель, тряхнул курчавыми ушами и осторожно обошел меня. За ним показалась девушка с поводком в руке.

— Рекс, сюда! — крикнула она щенку. Рекс не обратил на ее властный окрик никакого внимания и помчался в кусты. Она долго его звала, но его лай слышался где–то вдалеке, и ей пришлось самой идти на его зов.

Я перевела остановившееся дыхание. От разочарования заколотилось сердце. Где же он? Мы разминулись? Я встала и пошла назад, к дому, быстрее и быстрее. Оказалось, я просидела на бревне, мечтая, полтора часа.

Издали я не могла видеть, дома ли он. Виноград, оплетающий кованую решетку забора, был густ, но не настолько, чтобы не разглядеть, что творится во дворе. Я почувствовала сильную тревогу, увидев, что дом так же закрыт, что собаки — уж она–то должна быть! — нет тоже. Я схватилась за ручку калитки и затрясла ее что есть силы. Решетка зазвенела, но дом хранил молчание. Куда он мог деться!? Куда он дел собаку? Во дворе давно никто не подметал, и первые желтые листья, предвестники осени, лежали тонким слоем на ступеньках крыльца. И по тому, как они лежали, какими были несмятыми — а уж на крыльце они не могли быть несмятыми! — я поняла, что в доме давно никто не живет.

— Сергей! — исступленно закричала я, тряся решетку и уже не веря, что он отзовется.

— Чего кричишь! — услышала я и обернулась. У забора стояла соседка — я ее видела несколько раз, когда бывала тут. Я подошла к ней.

—  А где Сергей? — спросила я.

—  Опомнилась! Разве ты ничего не знаешь?

Я растерянно затрясла головой.

—  Тут такое было! Собака у него взбесилась и разорвала двух людей, когда он с ней гулял в парке. Он же никогда ей намордник не одевал! До смерти разорвала.

Я подавила вопль.

—  Он привел ее домой и усыпил, —  продолжала соседка. — А потом сам вызвал милицию. Они приехали, а он с мертвой собакой на руках сидит. Я видела — мы, соседи, все сбежались. Он как будто умом тронулся. Сам отвел на то место, где трупы лежали. Забрали его, и он в ту же ночь в камере повесился. Не вынес этот ужас.

Я прислонилась к калитке. У меня не было никаких чувств. Я тупо смотрела, как желтая оса села на виноградину. Представила, как она ужалит, если я протяну к ней руку… Я была словно выпотрошена. Боль придет потом — поняла я. Сначала ничего не чувствуешь — в первую минуту.

Соседка отошла, пожав плечами. Что–то тревожило меня. Что я хотела спросить?

—  А скажите, кого… Кто были эти двое? — наконец выдавила я. Она обернулась и бросила через плечо:

—  Соседи. Муж и жена, вон там, через два дома жили.

Она скрылась в доме, а я, шатаясь, побрела назад в парк. Мне хотелось забиться в щель, никого не видеть, пока я не осмыслю происходящее. Я добрела до заброшенной детской площадки и села на остатки карусели, заросшей травой.

Аста взбесилась? Я пыталась представить, как она кидается на людей, ужаснуться крови и крикам о помощи, но перед глазами стояло другое: он входит в дом, берет ампулу с желтоватой жидкостью. Аста ласково трется о его ноги, преданно смотрит в глаза, ожидая похвалы. Он набирает шприц, садится на пол. Аста прижимается к нему, лижет руки… Он обнимает собаку, надолго замирает. Она поскуливает, виляет хвостом, смотрит почти человеческим взглядом в глаза… Он прижимает ее к себе и чувствует, как она вздрагивает от укола. А потом он кладет ее голову к себе на колени  и смотрит, как стекленеют ее глаза, как она остывает… Аста, единственное существо, которое безумно любит его… не считая меня.

Я упала на траву. Я не могла плакать. Судорога сдавила мне горло. Мне хотелось кричать. Я начинала понимать. Боль накатывалась волнами. То, что я смогла дойти в это уединенное место — подарок судьбы. Отсрочка боли при шоке.

Солнце село. Я поднялась с земли. Надо уходить. Его нет. Его никогда не будет. И то, что он сделал с теми двумя, должно навсегда меня отвратить от него.

Как можно приносить в жертву мести любовь?!

Чем, чем она приворожила его, чем опоила, что он предпочел месть и смерть жизни и любви?! Чем она, мертвая, желанней меня, живой?! Мне нельзя было уходить! Он специально отослал меня, чтобы выполнить без помех свой чудовищный план! А ведь он мог полюбить меня! А ведь он почти любил меня!

Не любил. Он остался верен той.

Ненависть. Месть. Да, она сладостна! Сколько страсти в ней! По силе ненависть не уступит любви!

Я сжала руками виски. Я поняла, почему «нужно прощать врагов своих». Не для их блага, о нет! Для своего блага. Ненависть убивает прежде всего того, кто ненавидит. Она испепеляет. Она опустошает. И какая радость отомстить врагам, если за нее платишь своей жизнью, своей свободой, возможностью новой любви?! Какой смысл в мести, если, удовлетворенная, она несет тебе смерть? Ненавидя, ты караешь прежде всего себя… и тех, кто тебя любит. Не велика ли цена?

Не велика ли цена!?

Солнечный диск скатился к горизонту. Господи! Саша! Мальчик мой дорогой! За что тебе такое?! Ведь он придет с матерью! А я — здесь, забыла обо всем. Какой удар для него — невеста сбежала в день сватовства! Его мать не  простит такого. Если не доберусь вовремя — это конец.

Я помчалась по улице. На вокзал уже поздно. Нужно добираться на трассу ловить попутную машину. Автобус плетется долго, останавливаясь на каждом перекрестке. Я должна успеть!

Через двадцать минут я подъехала к окраине. Теперь осталось стоять на дороге и останавливать все машины. Меня должны довезти в срок.

Я очень спешу. Это хорошо: некогда думать. Я вижу только проносящиеся мимо меня машины, а не ту сцену в парке. Он их подстерег. Они зря дразнили его. Не нужно, не нужно им было напоминать ему о том, что он хотел забыть. Они не верили, что это опасно. Он не хотел. Он сдерживал себя. Но они словно нарочно толкали его на это своими выходками. Они не могли простить ему, что он ни за что не хотел ее забыть и простить их.

Грузовик остановился. Я вскочила на подножку и выкрикнула название своего села. Да, хорошо. Он едет мимо. Довезет, конечно. Я сажусь в кабину, и мы едем.

Мы едем, и я не отрываю взгляд от дороги. Смотреть. Не думать. Видеть только эти ускользающие рощи и поселки. Солнце садится. Смеркается. Они дождутся. В селе не приходят в гости, не справившись с делами. Не подоив корову. Не загнав гусей. Я успею. Я должна успеть. Остальное додумаю потом — впереди еще не одна бессонная ночь.

—  Девушка, что вы такая серьезная? Тут скоро закусочная будет, может, остановимся?

Я бросаю на него умоляющий взгляд. Где те  времена, когда я незаметной мышкой могла скользнуть куда угодно, и никто не предлагал мне зайти в закусочную! Я не могу говорить. Сил хватает только на то, чтобы мчаться вперед.

—  Девушка, у вас что–то случилось?

—  Я очень спешу. Прошу вас, не останавливайтесь.

—  Какая торопливая! Куда тебе спешить?

Мне нужно спешить. Там меня ждет моя судьба. Если я сейчас опоздаю, то никогда больше не догоню ее. Каждому выпадает шанс. Счастье бродит рядом, а мы слепы, мы проходим мимо. Стоит ли нас жалеть? Достойны ли мы жалости, если упускаем свою судьбу? Я ее сейчас теряю.

—  Девушка, что ты молчишь, как чокнутая? Чего садилась тогда?

—  Останови! — говорю я. Я вижу вдалеке первые дома. Отсюда мне придется долго бежать, но бежать сейчас — это счастье. Я не могу сидеть и ждать, как машина медленно плетется по дороге.

Мне приходится быть грубой. Я швыряю ему все наличные деньги и требую остановить. Я зла и готова на все. Он тоже становится груб, и меня затапливает волна ненависти. Исступления. Гнева. Если бы Аста была со мной — я бы сейчас, не задумываясь, крикнула ей то страшное слово, которое превращает собаку в оружие.

И он это чувствует. Он останавливает машину, и я выскакиваю на дорогу. Моя сумочка остается в кабине, но мне наплевать. Я поражена самой себе. Оказывается, и во мне есть эта ненависть? Оказывается, никто до конца не знает, на что он способен, какой смерч может извлечь из бездны души внешний мир.

Я бегу. Начинает темнеть. Они уже, наверное, пришли. Моя мать не понимает, зачем: я ничего ей не сказала. Или понимает. И тогда мое отсутствие — еще хуже, чем недоразумение. Это — преступление. Это — предательство.

Я вбегаю во двор и слышу голоса на веранде:

— Входите, входите!.. Сейчас придет, куда–то вышла!

Молодец, мама! Спасибо тебе. Но я никогда не смогу потом объяснить, какая необходимость погнала меня в столь ответственный день в город…    

Я умываюсь у колодца, приглаживаю растрепанные волосы и вхожу. И сразу натыкаюсь на его взгляд — встревоженный, вопрошающий.

И понимаю, что я, наконец, пришла…

Мы садимся за стол. Родители сговариваются о свадьбе, а я молчу. Я улыбаюсь и смотрю в его счастливые глаза.

Прости меня. Я буду тебе хорошей женой.Я всю свою жизнь посвящу тебе — в благодарность за любовь. Я полюблю тебя — потом, позже. Все будет хорошо — в том, что зависит от меня. А сейчас прости мне мое молчание. Дай мне время — понять себя. Оплакать его. Привыкнуть к тебе. Я плохая: я утром мчалась к одному, а сейчас согласилась выйти замуж за другого.

Я не могла отказать тебе. Не могла так огорчить тебя. Не захотела упускать свою последнюю надежду на счастье.

Прости меня. Прости за то, что сижу, как мертвая. (Все считают, что так и должна сидеть смущенная невеста). А я и вправду мертвая!

Но, может, с тобой мне суждено воскреснуть?..

2000 — 2004 г.